«Я не хочу быть свободной» Если что-то можно сравнить с Холокостом, то это обязательно сделают. И...
«Я не хочу быть свободной»
Если что-то можно сравнить с Холокостом, то это обязательно сделают. И если нельзя — тоже. Неудивительно, что два года, проведенные Анной Франк в убежище, уже назвали самоизоляцией. Многим проводить параллели кажется странным, но ассоциации — вещь нелогичная и вполне легитимная.
Меня все разговоры о карантине и будущем после вируса заставили вспомнить о детях, которые выросли в замкнутом пространстве — это очень рифмуется с разговорами о поколении C, которое может вырасти с боязнью трогать других людей и с мечтами стать эпидемиологами. Такой ребенок — Луиза Лоуренс-Исраэлс, родившаяся в 1942 году в Нидерландах.
Родители Луизы к тому времени уже были обязаны носить желтую звезду — немецкая оккупация продолжалась два года. Вскоре после рождения девочки евреям города Харлем приказали отправиться в Амстердам. Отец Луизы решил выждать, но вскоре соседей, скрывавшихся от немецких солдат, отправили в Аушвиц, а на городской площади застрелили десять известных членов еврейской общины. Семья сбежала в Амстердам.
В городе они нашли чердак, который можно было занять. Так начались три года в убежище. На улицу выходил только отец, а Луиза, ее мать и брат безвылазно сидели в комнате с крошечным окошком.
«Родители никогда не говорили о мире снаружи. Мы не знали этого мира. Просыпаться в квартире и оставаться в ней весь день было нормально», — вспоминает Луиза. Единственные люди, которых видели дети, были их родители и члены сопротивления. Луиза научилась читать до того, как ей исполнилось три, потому что это было то немногое, что можно было делать.
Мать учила детей всему на своих рисунках: «Когда ты ребенок и ты учишь, что такое дерево, ты выходишь на улицу и кто-то показывает тебе его. Мы не могли этого сделать. Моя мама была художницей и рисовала все, чему учила нас».
Чтобы посмотреть на свет, детей поднимали к окошку в крыше. Дни тянулись как один, отличаясь только количеством еды и степенью холода. Так прошли три года, пока в мае 1945 года Амстердам не освободили канадские войска. Все были счастливы, а для Луизы это была травма — ее мир изменился. Поменялось даже имя: три года родители называли ее Марией согласно поддельным документам.
Первый раз, когда Луизу и ее брата повели на улицу гулять, они боялись спускаться по ступенькам. Когда дети оказались в парке, отец поставил их на открытое место и сказал:
— Вы свободны. Идите играть!
— Но я не хочу быть свободной. Я хочу назад, наверх.
Детям пришлось привыкать к целому миру, которого они не знали. Даже когда они свыклись с концепцией, оставалось множество вещей, которые им предстояло узнать. «Однажды я пошла на день рождения к подруге, а потом вернулась домой и сказала матери, что случилось что-то странное, — вспоминает Луиза. — У Иды было четыре бабушки и дедушки. Но ведь у всех должно быть только двое. У меня было только двое. Моей маме пришлось объяснить, что ее родители не выжили. Мы не знали этого. Это было открытием».
Луиза отлично вписалась в этот мир, в котором, по мнению нацистов, ее не должно было быть. Она переехала в США, сейчас ей 78 лет и она волонтер в вашингтонском музее Холокоста. Рассказывая свою историю, Луиза вспоминает Анну Франк, которая пряталась в Амстердаме в нескольких кварталах от её чердака: «Единственная разница в том, что я выжила, а Анна Франк нет».
Если что-то можно сравнить с Холокостом, то это обязательно сделают. И если нельзя — тоже. Неудивительно, что два года, проведенные Анной Франк в убежище, уже назвали самоизоляцией. Многим проводить параллели кажется странным, но ассоциации — вещь нелогичная и вполне легитимная.
Меня все разговоры о карантине и будущем после вируса заставили вспомнить о детях, которые выросли в замкнутом пространстве — это очень рифмуется с разговорами о поколении C, которое может вырасти с боязнью трогать других людей и с мечтами стать эпидемиологами. Такой ребенок — Луиза Лоуренс-Исраэлс, родившаяся в 1942 году в Нидерландах.
Родители Луизы к тому времени уже были обязаны носить желтую звезду — немецкая оккупация продолжалась два года. Вскоре после рождения девочки евреям города Харлем приказали отправиться в Амстердам. Отец Луизы решил выждать, но вскоре соседей, скрывавшихся от немецких солдат, отправили в Аушвиц, а на городской площади застрелили десять известных членов еврейской общины. Семья сбежала в Амстердам.
В городе они нашли чердак, который можно было занять. Так начались три года в убежище. На улицу выходил только отец, а Луиза, ее мать и брат безвылазно сидели в комнате с крошечным окошком.
«Родители никогда не говорили о мире снаружи. Мы не знали этого мира. Просыпаться в квартире и оставаться в ней весь день было нормально», — вспоминает Луиза. Единственные люди, которых видели дети, были их родители и члены сопротивления. Луиза научилась читать до того, как ей исполнилось три, потому что это было то немногое, что можно было делать.
Мать учила детей всему на своих рисунках: «Когда ты ребенок и ты учишь, что такое дерево, ты выходишь на улицу и кто-то показывает тебе его. Мы не могли этого сделать. Моя мама была художницей и рисовала все, чему учила нас».
Чтобы посмотреть на свет, детей поднимали к окошку в крыше. Дни тянулись как один, отличаясь только количеством еды и степенью холода. Так прошли три года, пока в мае 1945 года Амстердам не освободили канадские войска. Все были счастливы, а для Луизы это была травма — ее мир изменился. Поменялось даже имя: три года родители называли ее Марией согласно поддельным документам.
Первый раз, когда Луизу и ее брата повели на улицу гулять, они боялись спускаться по ступенькам. Когда дети оказались в парке, отец поставил их на открытое место и сказал:
— Вы свободны. Идите играть!
— Но я не хочу быть свободной. Я хочу назад, наверх.
Детям пришлось привыкать к целому миру, которого они не знали. Даже когда они свыклись с концепцией, оставалось множество вещей, которые им предстояло узнать. «Однажды я пошла на день рождения к подруге, а потом вернулась домой и сказала матери, что случилось что-то странное, — вспоминает Луиза. — У Иды было четыре бабушки и дедушки. Но ведь у всех должно быть только двое. У меня было только двое. Моей маме пришлось объяснить, что ее родители не выжили. Мы не знали этого. Это было открытием».
Луиза отлично вписалась в этот мир, в котором, по мнению нацистов, ее не должно было быть. Она переехала в США, сейчас ей 78 лет и она волонтер в вашингтонском музее Холокоста. Рассказывая свою историю, Луиза вспоминает Анну Франк, которая пряталась в Амстердаме в нескольких кварталах от её чердака: «Единственная разница в том, что я выжила, а Анна Франк нет».
Добавить комментарий
Вы не авторизованы! Войти или зарегистрироваться?